Повесив трубку, Димыч снова выругался и принялся одеваться. Ладно, успеет он и туда и к Игорю, все равно последнему нужно, похоже, как следует выспаться и избыть похмельную головную боль.
Освободился Димыч лишь к вечеру, как раз вовремя для того, чтобы успеть за Игорем в назначенный срок. Он подкатил на такси к его парадной и, поднимаясь по лестнице, увидел, что знакомая, крытая тускло-коричневой краской дверь с заткнутым винной пробкой отверстием от глазка, распахнута настежь.
Из квартиры чуть слышно доносился плач.
Холодея, Димыч шагнул в квартиру и машинально прикрыв за собою дверь.
В кухне, начинавшейся сразу за крохотным «предбанником», который и прихожей-то не назвать, сидела спиною к дверям, спрятав лицо в ладонях, Валентина. Плечи ее вздрагивали.
— Что… — Димыч осекся, проглотил холодный ком, подступивший к горлу вследствие недобрых предчувствий. — Что случилось? Где Игорь?
— У… у… у-умер, — сквозь рыдания отвечала Валентина.
— Как?!
Метнувшись к столу, Димыч изо всех сил сжал плечи плачущей женщины, встряхнул и снова почувствовал на всю жизнь врезавшийся в память неопрятный запах. Волна знакомого омерзения точно накрыла его с головой.
— Как умер? Отчего?! — превозмогая себя, спросил он.
— От инсульта, — неожиданно зло, отрывисто ответила Валентина. — Убери руки.
Реакция ее заставила Димыча сбавить тон.
— От какого еще инсульта? В его-то возрасте?
Из последовавшего за сим рассказа выяснилось, что накануне, поздно вечером, к Игорю заявились двое коллег-журналистов, дабы вместе отметить какой-то свой журналистский успех. Отмечание длилось едва не до утра, затем Игорь, выпроводив гостей, лег спать, был разбужен его, Димыча, телефонным звонком, немедленно после которого его и прихватило. Да так прихватило, что даже до приезда «скорой» не дотянул.
Такие дела.
По мере осознания масштабов происшедшего Димыч все больше и больше исполнялся страха и недоумения.
Как же так? Сроду он никогда на здоровье не жаловался…
Одним словом, к концу сбивчивого, то и дело прерываемого плачем повествования Димыч полностью утвердился в мысли, что смерть Игоря вызвана не только естественными причинами. Тот факт, что убежденность эта ни на чем пока не основана, его не волновал. Он был уверен на сто процентов, он знал, что не ошибается, и все тут!
— С кем он пил? — резко спросил Димыч, стоило Валентине замолчать и снова спрятать лицо в ладонях. — Фамилии, адреса; ну!
Ему лишь с огромным трудом удавалось преодолевать брезгливое отвращение от вынужденного общения с той, которая когда-то воспользовалась им, точно игрушкой, и не шибко бережно отложила в сторону. Но загадку во что бы то ни стало следовало разрешить до конца.
Интересно, подумалось некстати, а она меня узнает?
При этой мысли он вдруг помимо хозяйской воли поднялся, отвердел в штанах, совсем как тогда, в санатории… Теперь к брезгливости присоединилось и невыносимое отвращение к самому себе.
Еще не хватало, чтобы увидела…
— Калашников и Гилев, — не поднимая лица от ладоней ответила Валентина. — Адреса в том большом коричневом блокноте, возле телефона, сам найдешь. Переписывай и уходи. И… не появляйся больше здесь, ради бога!
Выйдя из парадной, Димыч вдруг почувствовал необычайную усталость и, вдобавок, неприятную сосущую пустоту где-то чуть ниже узла галстука. Воздух, только-только начавший остывать к ночи, показался отчего-то до содроганья холодным. Он дошагал до ближайшей дворовой скамейки, тяжело опустился на отполированные множеством задниц брусья…
Ничего, ничего… Просто немножко устал. Сейчас отдохну малость, и…
Что делать дальше, Димыч представлял себе совершенно отчетливо.
В первую голову следовало подробно побеседовать с этими Калашниковым и Гилевым. Инструмент на случай необходимости оживления беседы — старенький «макаров», ради понту купленный им, тогда еще семнадцатилетним сопляком, нелегально — покоился за пазухой, рядом с заявлением о его находке.
Следующий шаг — во что бы то ни стало прорваться в «скворешник», к Николаю, и любой ценой выкачать из него все, что возможно. А потом…
Потом, будет видно.
Выкурив подряд две сигареты, Димыч поднялся со скамьи и отправился к Левашовскому проспекту ловить машину. Денег имелось достаточно — перед выходом из дому он извлек из тайника все отложенные на покупку лучшего жилья доллары и часть их по дороге на службу успел разменять на рубли.
Николай Калашников, проживавший в районе «Пионерской», на проспекте Королева, оказался с виду человеком поразительно обыкновенной внешности, куда больше подходящей для педагога, чем для журналиста, — то есть, невысоким, чуть полноватым блондином лет сорока пяти. Вдобавок, и в голосе его постоянно проскальзывали с детства любому знакомые по множеству кинофильмов интонации доброго педагога — именно в такой манере экранные учителя русского языка и литературы объясняют своим подопечным урок. Жена его как раз в момент Димычева появления отправлялась гулять с ребенком, девочкой лет пяти, и потому никаких помех разговору не приключилось.
Услышав о смерти Игоря, Калашников заметно и искренне расстроился:
— Ох ты; как же так… Такой замечательный журналист… был… и ведь ровесник мне… Чтобы в таком возрасте — да инсульт… да еще вот так сразу…
— А ведь вы с ним пили вчера допоздна, Николай Николаевич, — медленно, дабы ничего не упустить в реакции пациента, произнес Димыч. — Отчего с ним, собственно, инсульт и приключился.